И.Истомин
ВОДА И ПЕНА
ПОВЕСТЬ
ПРЕДИСЛОВИЕ
- И где тут у нас дикая горная река? Покажи пальцем!
Бородатый мужик с недельной небритой седой щетиной придачу, только что сваливший свой рюкзак на замшелый валун, и стоявший по щиколотку в воде, вопросительно уставился в мою сторону. В защитного цвета рыбацком комбинезоне его коренастая фигура, почти неразличимая на фоне окружающей таежной зелени, в презрительном полуповороте всем своим видом подтверждала направленный в мою сторону вопрос.
Нельзя было сказать, что Машнюк – а это был именно он - построил фразу на полном серьезе, но и юмора в сказанном было тоже не настолько много, чтобы можно было ответить легко и весело. Потому я почесал за ухом и показал ему под ноги, где среди россыпи булыжников посверкивали легкие и задорные струйки воды.
- Она перед тобой.
Витюня перевел глаза туда, куда показывал мой палец, и прокашлялся.
- Ты хочешь сказать, что по этому ручейку мы и будем совершать наш высококатегорийный катамаранный сплав, разбавляя скудные пищевые запасы обильным хариузиным уловом?
Повисло молчание, в коем соединились воедино и вполне естественное удивление вопрошавшего и не менее естественная оторопь отвечавшего.
Тайга невозмутимо молчала, только лишь ручеек, гордо именуемый в справочниках рекой Садра, весело булькал, выискивая путь в лабиринте булыжников, шаловливо разбросанных природой по всему руслу.
Нарком , внимательно взиравший на нас, застывших после такого вопроса в немом диалоге, помолчав, развернулся и, подойдя к своему рюкзаку, стал развязывать лямки. Его красноречивое молчание, явно направленное не в мою пользу, достаточно осязаемо хлестнуло по самолюбию, потому я, слегка завысив накал эмоций, воскликнул:
- Так ведь это исток! Спустимся ниже и еще намашемся, мало не покажется!
Машнюк снял пеструю бандану и обтер ею потную шею. Этот жест был сильно похож на чесание в затылке, потому я разволновался еще больше. Мое восклицание «намашемся» в данном случае более всего, как ни больно мне было это сознавать, по значению явно относилось к гнусным кровопийцам, кружащимися над головой, но никак не к веслам, бряцающими в рюкзаках.
- А рыбы здесь столько, что...
С языка так и рвалось: «...вам и во сне не снилось!» - но какое-то смутное предчувствие не позволило продолжить фразу, уже свисавшую с языка.
Моя заминка, видимо, позволила Машнюку сделать тоже вполне определенные предположения, потому он, как и Нарком, развернулся и, даже не встряхнув сапог, зашагал к куче рюкзаков.
- Степаныч , а медведи здесь есть?
Племяш Машнюка, восьмилетний очкарик Глеб , стоя в реке по колено и явно не замечавший, что джинсы, натянутые на сапоги, уже намокли и перестали для речной воды быть преградой, повернул ко мне свой бледнорусый чубчик и ждал ответа, не понимая, что своим вопросом вызвал во мне не очень оптимистические думы.
Прошлым летом таежный неурожай вынудил медведей войти в контакт с людьми, по своей медвежьей логике полагая, что домашней скотиной, плодовыми и ягодными насаждениями те вполне резонно должны поделиться с ними, хозяевами тайги. Вот и нынче, весной, они встали из берлог и первым делом начали инвентаризацию охотничьих избушек и пчелобаз.
Каково будет их настроение при встрече с нами, трудно было предугадать, хотя нынешний год таежными дарами оказался намного богаче прошлого.
- Хочешь с ними познакомиться? – спросил стоявший рядом Николай . Он с высоты своего шестнадцатилетнего возраста смерил взглядом щуплую фигурку очкастого любителя медвежатинки и нагнулся, чтобы зачерпнуть водички и обмыть разгоряченное лицо.
Организм, утомленный пешим переходом к реке под жарким солнцем и под тяжестью набитого свинцовыми гирями рюкзака требовал от него лечь в эту искрящуюся и животворную влагу и забыться в неге, но увы...
Река, как я хотел ее представить своим кунакам, исходя из общего понимания сути данного предмета, на самом деле оказалась не совсем рекой... точнее, совсем не рекой. То, что струилось меж кедровых таежных берегов, назвать этим благородным названием было очень трудно. Ручей – да, сырое русло – да, речушка – это уж куда ни шло, но РЕКА...
Потому, как бы этого ни хотелось, окунуться в нее оказалось совершенно невозможным.
Оставалось только найти в русле ямку поглубже, почерпнуть ладонями воды и плеснуть в лицо.
Глава I
НЕОДОЛИМАЯ ТЯГА
БИОГРАФИЧЕСКИЕ ЭТЮДЫ
Итак, нас пятеро.
Мы только что подошли к реке, отшагав положеные километры ради того, чтобы начать жить той жизнью, о которой мечтали все годы разлуки, и которая так привычна была нам в годы ранешние.
До моей эмиграции на Алтай мы чуть ли не ежегодно подвергали таежную сибирскую природу тяжкому испытанию, топоча по ней своими болотными сапогами, терзая девственные горные при- около- и забайкальские реки своими дюралевыми веслами и прореживая дикую флору и фауну в угоду своей ненасытной утробе.
Сколько мы прошли и проплыли за время наших многолетних таежных скитаний, что мы изведали при этом и как выжили в самых дальних закоулках дикой, но так близкой человеку природы – это отдельная тема, уже неоднократно поднятая автором в разного рода произведениях .
И мы шли! Мало того - как-то незаметно, исподволь, в нашем сознании, уже прошитом скитальческой суровой нитью, начало зреть понимание того, что мир на самом деле неизмеримо велик и прекрасен, и он совсем не зря из общей людской массы выудил именно нас, полагая, будто только мы способны лучше других узнать и познать его.
На самом деле – будто бы ниоткуда подскочили те времена, когда наш возраст вошел в грозовые сороковые, и вот тогда внутренние терзания, подстегиваемые теми самыми неведомыми силами, наотмашь ударили по нашим причудливым судьбам и неуемным душевным порывам, от чего каждый из нас неожиданно воспринял окружающую действительность как глухую тюремную клетку.
...Не знаю, может быть, сказано слишком самоуверенно, но сейчас, перейдя в стадию философского возраста, я так и думаю – все было не зря. Посудите сами: миллионы людей всю жизнь живут на одном месте, никуда не перемещаясь и даже не мысля об этом. Но как же тогда насекомое по имени «человек» заполонило весь шар земной? Не сквознячком же его задуло и в жаркие пески и в дикую тундру. Значит что? А, значит, то, что среди всего человеческого конгломерата всегда находились такие вкрапления - не побоюсь сказать «нам подобные» – кого неведомая сила тянула за горизонт, не давая сидеть на одном месте, будто требовала: «Пойди и посмотри! Иначе заплесневеешь и сгинешь в чумной повседневности!». Так, а, может быть, почти так и расползалось по Земле человечество – кто-то куда-то уходил, от него уходили другие, и постепенно, понемногу человек заселил все мыслимые и немыслимые земные пространства.
Подтверждением этой необъятной мысли служит то, что однажды, когда, нисколько о нас не заботясь, наш возраст вошел в грозовые сороковые, и внутренние терзания, подстегиваемые теми самыми неведомыми силами, что к этому времени взбурили и вскипели в каждом из нас, наотмашь ударили по нашим причудливым мечтам и неуемным душевным терзаниям, от чего каждый неожиданно воспринял окружающую действительность как глухую тюремную клетку.
То есть, проще говоря, потянуло, потянуло...
Мы ринулись на запах воли!
Машнюк начал первый (был бы он здесь, он бы не дал соврать!).
Подхватив под мышку жену Нину и дочь Любашку, он на два года сбежал в страну Тофалария , воплотив в действительность свою старую мечту полностью отдаться природе Саян, предвкушая тесный контакт с ее обитателями. Но... мечта о вольной жизни враз померкла, когда оказалось, что и там, на восточном склоне хребта, ради хлеба насущного надо большую часть времени отдавать работе. Вольный декабрист во всю силу своих творческих дарований ринулся в местную школу налево и направо сеять разумное, доброе вечное. Учитель по образованию, он с душой нараспашку – альтруист, что возьмешь! - изо всех сил начал тянуть тамошних людишек и их детишек к высотам цивилизации, лишь на досуге успевая шастать по тайге в угоду своим диким инстинктам добытчика.
Честно сказать, мы с волнением ждали возвращения нашего первопроходимца. Денно и нощно выискивая в центральной прессе Указ о воздвижении на восточном склоне Саян бюста герою-миссионеру; мы готовились прильнуть к его могучей груди, блистающей геройскими орденами и слезами несчастных покинутых тофиков; слагали оды, сдирая тем самым плесень зависти и восхищаясь непостижимой смелостью покорителя неведомых земель. Выражаясь военным языком - мы ждали разведданных. Было жутко интересно – что же испытал Машнюк в тех дальних далях, побывав там не наскоком, а с головой окунувшись в тамошнее бытие?
...Машнюк вернулся не под бравурные марши оркестра и не под гром аплодисментов, но и слепому было бы видно, что таежная зараза теперь уже навсегда проникла в душу Ефимыча и повернула его глаза только в одну сторону – туда, в Тофаляндию, к ее непокоренным горам и сумасшедшей красоты рекам...
На вопрос, почему он не остался там навсегда, капитан не дал прямого ответа, видимо, и сам его не знал, но сейчас-то мы понимаем – маловата оказалась дикая горная страна для Машнюковской широкоформатной натуры! Да – красиво, да – привораживающе, но... натура героя оказалась намного богаче того, что смогла ему представить тамошняя действительность. Вот если бы еще и люди соответствовали совершенству окружающей природы, то тогда бы Витюха развернулся в полную силу! А то... так себе людишки... дом, загон и самогон – вот и все их притязания.
Нарком не снизошел до такой самоотверженности. Каким-то совершенно непознанным образом к своим штормовым сороковым он наплодил ребятишек, обзавелся усадьбой, оброс паутиной быта, что оказалось странным даже для его мудрой женщины Наташи, и отринуть нажитое не помыслил ни одним граммом своего хитроумного серого вещества. Тем не менее, он, может быть, первый из всех понял, что даже слабый посвист своего капитана, уже поднесшего руку к глазам, устремленным в туманную даль – это и есть тот животворный посыл, ради которого можно на месяц-два осчастливить семью своим отсутствием, чтобы в кедровых глухоманях облагородить затоптанное городской сутолокой самосознание и затем вернуться пред очи домочадцев весьма приосанистым и помолодевшим мужчиной.
Не знаю, роились ли в его голове те же помыслы, что и у Машнюка, или он свято ценит семейные ценности, но, как я думаю, волевым усилием Нарком выработал в себе единственную линию поведения – жить оседло, но про седло не забывать!
Про себя скажу, что, как самый неуравновешенный и порывистый из команды, я, как ни пытался, но все же не смог усмирить в себе накопившееся отвращение к уральскому смраду и смраду душевному, потому однажды скидал в рюкзак все то, что поможет в тайге не сгнить и не сдохнуть, и дал тягу.
Драпал я не очень долго и далеко. Горный Алтай вовремя схватил меня за фалды штормовки, разинул мои глаза, дал мне взахлеб глотнуть хвойного воздуха свободы и... я уже не смог ничего с собой поделать, остался в горах надолго, если не сказать, что навсегда. Надо честно сознаться, что, найдя место, куда тянулась моя душа, я временно перестал отзываться на посвисты моего капитана, тем более, что вокруг меня была именно та природа, что более всего была мне по сердцу. Нельзя откидывать и тот факт, что проклятые девяностые не обошли стороной и эти благословенные края, потому стало не до приключений, и познание мира было отложено до лучших времен.
Первые годы после разлуки, насыщенные бытовой неразберихой, адаптацией и врастанием в местную дерновину не давали ходу мукам тоски, гасили в груди гнетущую оторванность от друзей.
ПОИСКИ СМЫСЛА
Постепенно же, исподволь, сосущая пустота, что образовалась после разлуки с моими сопалатниками, стала расти. К началу нагрянувшего нового тысячелетия область вакуума настолько разрослась, что идея вытянуть собратьев по скитаниям в мой мир и тем самым заполнить - хотя бы частично – давящую пустоту стала непреодолимой.
Впрочем, Машнюк и Нарком сильного сопротивления не оказали, им тоже было интересно - куда черти занесли бородатого барда, где это он нашел свою землю обетованную, что не хочет даже на пару дней вырваться на родину?
Мужики без лишних препирательств собрали рюкзаки и с легкой усмешкой двинулись туда, где - в чем они были искренне убеждены - все было игрушечным и беспроблемным. Куда уж этому Алтаю до Саянских суровостей!
Это была первая, ознакомительная, заброска в пихтовый край. Потом последовала более длительная поездка с целью рекогносцировки, и вот, наконец, сформировалась идея длительной прогулки по «дикой алтайской глухомани».
«А подай-ка нам настоящую горную реку! Там-то уж мы досконально изучим алтайские природные особенности!» - задание было конкретным и обязывающим, потому пришлось основательно поработать, чтобы найти такое место, чтоб все было просто и сердито.
Что оставалось делать? Пришлось доставать карты и заниматься топографией Горного Алтая.
Подходящую реку удалось найти не то, что не с первого раза, но даже не со второго и не с третьего. Дорог, как известно, в Горном Алтае, не так уж и много , потому подъездов к тем местам, где не ступала нога человека, почти нет. Точнее, они есть, но проехать по ним мало кто согласится: они так разбиты, что самое малое, что еще как-то может по ним двигаться – это УАЗик, да и то за немалую плату. Это в Тофаларии вышел за порог – и вот тебе горная река с рыбой и порогами. В алтайских же предгорьях к рекам надо идти, а еще лучше, ехать.
Особенность нашей нынешней парадигмы, как вы уже понимаете, состоит в том, что пеший переход к верховьям рек нам, теперяшним, ну... не по величию, что ли (здесь можно легко, без подковырок, улыбнуться). Наша главная цель - река, так зачем нам шагать, теряя по пути тонны пота и здоровья? А воздушный, наземный, морской и речной транспорт для чего? Для чего все это, что создано не преодолимой мужской ленью, как не для того, чтобы достигать мест удовольствия?
По этой причине среди окружающих гор самой подходящей оказалась небольшая река, одноименная с озером, от которого она ведет свою родословную - Садра . Места вокруг живописные – горы, тайга и прочее. Но главное – к истоку этой реки можно доехать! Прямо от порога моего дома: вжик – и мы на Садре!
Но... любое дело требует гораздо большего времени, чем хочется. На самом деле «вжик» растянулся на весь день все по тем же причинам: дураки и дороги. И дорога оказалась дурацкая и дураки на дороге не лучше.
Но эта тема уводит разговор в сторону от предлагаемого повествования.
Главное - мы добрались до берега долгожданной реки и сейчас находимся на ней.
И все же!
Эй, скептики, вы хотели горную реку? Вот она, пожалуйста!
Вы хотели тайгу? Вот она, вокруг вас! Сосны, кедры, чащи, болота, мхи, комары, мошки, дикие осы, слепни, непроходимые травянистые дебри, горы, скалы, все, о чем вы мечтали там, на своем зачумленном Урале - вот оно, всё тут, пользуйтесь на здоровье!
Ну, не Саяны... ну, не полноводная река... ну, не ледяного холода вода – но ведь тайга! И совсем не факт, что дальше не начнется то, чего вы так хотите – рыбное изобилие и гремучие пороги!
«С голубого ручейка начинается река...».
Так что мы еще поглядим, какими вы будете, когда все это свалится на вас!
Вот ты, Машнюк. Я знаю, о чем ты думаешь, вытаптывая траву под место для палатки: «Надо было ехать в Саяны. Чего мы поддались на уговоры этого... Степаныча? Алтай, Алтай... Вижу я, какой это Алтай! Или Игорек нас не туда завел, или... Я сразу понял, что нас ждет. Вода – и это в верховьях! – как молоко теплая. Если тут и есть хариус, в чем я сильно сомневаюсь, то тайменей уж точно нет. Ладно, если на уху хватит, а вот уж на жареху вряд ли. Ладно, поглядим, что будет дальше, но вряд ли будет лучше. Вот у нас в Саянах...».
И так далее и в том же духе.
Прикипел мужик к Тофаларии и ничего с этим не поделаешь!
О чем думает Нарком, видно без очков.
«Не все ли равно - Алтай или Саяны? Вода есть – рыба будет. Сухостой тоже наличествует. Тапки я взял, шляпа вот она, спальник новый, палатка не промокает – чего еще надо? Конечно, еды маловато, весь расчет на рыбу, но, думаю, дотянем. Хотя... эти короеды (Глеб с Николаем), судя по первым дням, едят - будь здоров! Сейчас «тувинку» поставим, «гиви нодию» наладим, чефирбак запарим, пару глотков – чем не курорт?!».
Николай пока озирается.
Прожив чуть больше полутора десятка лет в Горном Алтае, будучи по сути алтайским аборигеном, он ни разу толком в тайге и не был. Редкие вылазки с родителями на природу не в счет.
Домосед по характеру и по мировоззрению, он с глубинным страхом, свойственным человеку его лет, начинающий только сейчас понимать и ощущать огромность и непостижимость окружающего мира, чувствует... какой-то не совсем понятный... страх. Этот страх вызван пока даже не тем, что вокруг таинственная и пугающая тайга, а тем, что до дома, где можно спрятаться от душевных мучений, очень уж далеко.
А ведь еще только начало!
Но у него вместе с тем откуда-то изнутри выползает новое чувство, неведомое ранее и вызванное новыми событиями - а что там, впереди?! Река извилиста, поворот за поворотом, а так хочется заглянуть туда! Седобородые мужики, к сожалению, какие-то уж слишком... обыденные, что ли. Днем узелки на леске вяжут, дрова рубят, жерди ошкуривают, ночью храпят без задних ног... За свою бродячью жизнь они уже столько перевидали, что, кажется, уже ничего их не волнует и не пугает.
А каково парнишке, попавшему в тайгу в первый раз? Кажется, что все садринские медведи собрались вокруг палатки и готовятся разодрать все, что в ней находится. А эти ночные стоны и вскрики, долетающие с реки?
Ночью в палатке глаза закрыть - и то страшно. Батя, засыпая, бунчит: «Горные реки, бывает, такие звуки издают, что мороз по коже. Спи! Лесным жителям другой заботы нет, как нападать на нас и устраивать здесь звериные разборки!». Ему хорошо, он ночную реку слышал сотни раз, а каково его сыну, знавшему о тайге лишь со слов отца?
Днем тоже радости мало - одна мошкара чего стоит! А вон та коряга на медведя похожа... Да еще питание всего два раза в сутки!
Глеб, казалось бы, чувствующий свое возрастное несовершенство и в соответствии с этим, казалось бы, долженствующий липнуть к деду, напротив, не ощущает, как это видно, ни малейшего дискомфорта. Вопреки наказам Ефимыча беречь свой несовершенный организм от злостных воздействий холода и сырости, он, уже с утра мокрый до пояса и с полными сапогами воды роется в прибрежной тине в поисках каких-то козявок, долженствующих, по его словам, осчастливить все наше таежное пребывание своей мерзкой осклизлостью. В следующий момент этот герой, обуреваемый какими-то своими необузданными фантазиями, хватает кривую палку и вступает в сражение с невидимыми миру темными силами зла. Победив их, Глеб подсаживается к деду и заводит глубокомысленный разговор и потусторонних силах, свободно перемежая свои мрачные словоизлияния описанием трупов, будто бы владеющих свойствами оживать в самые неподходящие моменты... Странно, что слабые душой и нервами собеседники в эти моменты почему-то стараются переключить разговор на какие-то совсем уж бестолковые и ненужные темы, но Глеб настойчиво снова и снова возвращает их к своему основному тезису – как это было бы здорово, если бы один из зомби вышел сейчас из-за вон той кедрины...
Это радует. Находясь в своем мирке, он вполне защищен от внешнего мира, далеко не жалостливого, а иной раз и беспощадного... (Продолжение чуть погодя)
