ВОДА и ПЕНА. Начальный фрагмент повести.

И.Истомин

ВОДА И ПЕНА

ПОВЕСТЬ



ПРЕДИСЛОВИЕ

- И где тут у нас дикая горная река? Покажи пальцем!
Бородатый мужик с недельной небритой седой щетиной придачу, только что сваливший свой рюкзак на замшелый валун, и стоявший по щиколотку в воде, вопросительно уставился в мою сторону. В защитного цвета рыбацком комбинезоне его коренастая фигура, почти неразличимая на фоне окружающей таежной зелени, в презрительном полуповороте всем своим видом подтверждала направленный в мою сторону вопрос.
Нельзя было сказать, что Машнюк – а это был именно он - построил фразу на полном серьезе, но и юмора в сказанном было тоже не настолько много, чтобы можно было ответить легко и весело. Потому я почесал за ухом и показал ему под ноги, где среди россыпи булыжников посверкивали легкие и задорные струйки воды.
- Она перед тобой.
Витюня перевел глаза туда, куда показывал мой палец, и прокашлялся.
- Ты хочешь сказать, что по этому ручейку мы и будем совершать наш высококатегорийный катамаранный сплав, разбавляя скудные пищевые запасы обильным хариузиным уловом?
Повисло молчание, в коем соединились воедино и вполне естественное удивление вопрошавшего и не менее естественная оторопь отвечавшего.

Тайга невозмутимо молчала, только лишь ручеек, гордо именуемый в справочниках рекой Садра, весело булькал, выискивая путь в лабиринте булыжников, шаловливо разбросанных природой по всему руслу.
Нарком , внимательно взиравший на нас, застывших после такого вопроса в немом диалоге, помолчав, развернулся и, подойдя к своему рюкзаку, стал развязывать лямки. Его красноречивое молчание, явно направленное не в мою пользу, достаточно осязаемо хлестнуло по самолюбию, потому я, слегка завысив накал эмоций, воскликнул:
- Так ведь это исток! Спустимся ниже и еще намашемся, мало не покажется!
Машнюк снял пеструю бандану и обтер ею потную шею. Этот жест был сильно похож на чесание в затылке, потому я разволновался еще больше. Мое восклицание «намашемся» в данном случае более всего, как ни больно мне было это сознавать, по значению явно относилось к гнусным кровопийцам, кружащимися над головой, но никак не к веслам, бряцающими в рюкзаках.
- А рыбы здесь столько, что...
С языка так и рвалось: «...вам и во сне не снилось!» - но какое-то смутное предчувствие не позволило продолжить фразу, уже свисавшую с языка.
Моя заминка, видимо, позволила Машнюку сделать тоже вполне определенные предположения, потому он, как и Нарком, развернулся и, даже не встряхнув сапог, зашагал к куче рюкзаков.

- Степаныч , а медведи здесь есть?
Племяш Машнюка, восьмилетний очкарик Глеб , стоя в реке по колено и явно не замечавший, что джинсы, натянутые на сапоги, уже намокли и перестали для речной воды быть преградой, повернул ко мне свой бледнорусый чубчик и ждал ответа, не понимая, что своим вопросом вызвал во мне не очень оптимистические думы.
Прошлым летом таежный неурожай вынудил медведей войти в контакт с людьми, по своей медвежьей логике полагая, что домашней скотиной, плодовыми и ягодными насаждениями те вполне резонно должны поделиться с ними, хозяевами тайги. Вот и нынче, весной, они встали из берлог и первым делом начали инвентаризацию охотничьих избушек и пчелобаз.
Каково будет их настроение при встрече с нами, трудно было предугадать, хотя нынешний год таежными дарами оказался намного богаче прошлого.
- Хочешь с ними познакомиться? – спросил стоявший рядом Николай . Он с высоты своего шестнадцатилетнего возраста смерил взглядом щуплую фигурку очкастого любителя медвежатинки и нагнулся, чтобы зачерпнуть водички и обмыть разгоряченное лицо.
Организм, утомленный пешим переходом к реке под жарким солнцем и под тяжестью набитого свинцовыми гирями рюкзака требовал от него лечь в эту искрящуюся и животворную влагу и забыться в неге, но увы...
Река, как я хотел ее представить своим кунакам, исходя из общего понимания сути данного предмета, на самом деле оказалась не совсем рекой... точнее, совсем не рекой. То, что струилось меж кедровых таежных берегов, назвать этим благородным названием было очень трудно. Ручей – да, сырое русло – да, речушка – это уж куда ни шло, но РЕКА...
Потому, как бы этого ни хотелось, окунуться в нее оказалось совершенно невозможным.
Оставалось только найти в русле ямку поглубже, почерпнуть ладонями воды и плеснуть в лицо.

Глава I

НЕОДОЛИМАЯ ТЯГА

БИОГРАФИЧЕСКИЕ ЭТЮДЫ

Итак, нас пятеро.
Мы только что подошли к реке, отшагав положеные километры ради того, чтобы начать жить той жизнью, о которой мечтали все годы разлуки, и которая так привычна была нам в годы ранешние.
До моей эмиграции на Алтай мы чуть ли не ежегодно подвергали таежную сибирскую природу тяжкому испытанию, топоча по ней своими болотными сапогами, терзая девственные горные при- около- и забайкальские реки своими дюралевыми веслами и прореживая дикую флору и фауну в угоду своей ненасытной утробе.

Сколько мы прошли и проплыли за время наших многолетних таежных скитаний, что мы изведали при этом и как выжили в самых дальних закоулках дикой, но так близкой человеку природы – это отдельная тема, уже неоднократно поднятая автором в разного рода произведениях .

И мы шли! Мало того - как-то незаметно, исподволь, в нашем сознании, уже прошитом скитальческой суровой нитью, начало зреть понимание того, что мир на самом деле неизмеримо велик и прекрасен, и он совсем не зря из общей людской массы выудил именно нас, полагая, будто только мы способны лучше других узнать и познать его.
На самом деле – будто бы ниоткуда подскочили те времена, когда наш возраст вошел в грозовые сороковые, и вот тогда внутренние терзания, подстегиваемые теми самыми неведомыми силами, наотмашь ударили по нашим причудливым судьбам и неуемным душевным порывам, от чего каждый из нас неожиданно воспринял окружающую действительность как глухую тюремную клетку.
...Не знаю, может быть, сказано слишком самоуверенно, но сейчас, перейдя в стадию философского возраста, я так и думаю – все было не зря. Посудите сами: миллионы людей всю жизнь живут на одном месте, никуда не перемещаясь и даже не мысля об этом. Но как же тогда насекомое по имени «человек» заполонило весь шар земной? Не сквознячком же его задуло и в жаркие пески и в дикую тундру. Значит что? А, значит, то, что среди всего человеческого конгломерата всегда находились такие вкрапления - не побоюсь сказать «нам подобные» – кого неведомая сила тянула за горизонт, не давая сидеть на одном месте, будто требовала: «Пойди и посмотри! Иначе заплесневеешь и сгинешь в чумной повседневности!». Так, а, может быть, почти так и расползалось по Земле человечество – кто-то куда-то уходил, от него уходили другие, и постепенно, понемногу человек заселил все мыслимые и немыслимые земные пространства.

Подтверждением этой необъятной мысли служит то, что однажды, когда, нисколько о нас не заботясь, наш возраст вошел в грозовые сороковые, и внутренние терзания, подстегиваемые теми самыми неведомыми силами, что к этому времени взбурили и вскипели в каждом из нас, наотмашь ударили по нашим причудливым мечтам и неуемным душевным терзаниям, от чего каждый неожиданно воспринял окружающую действительность как глухую тюремную клетку.
То есть, проще говоря, потянуло, потянуло...
Мы ринулись на запах воли!

Машнюк начал первый (был бы он здесь, он бы не дал соврать!).
Подхватив под мышку жену Нину и дочь Любашку, он на два года сбежал в страну Тофалария , воплотив в действительность свою старую мечту полностью отдаться природе Саян, предвкушая тесный контакт с ее обитателями. Но... мечта о вольной жизни враз померкла, когда оказалось, что и там, на восточном склоне хребта, ради хлеба насущного надо большую часть времени отдавать работе. Вольный декабрист во всю силу своих творческих дарований ринулся в местную школу налево и направо сеять разумное, доброе вечное. Учитель по образованию, он с душой нараспашку – альтруист, что возьмешь! - изо всех сил начал тянуть тамошних людишек и их детишек к высотам цивилизации, лишь на досуге успевая шастать по тайге в угоду своим диким инстинктам добытчика.

Честно сказать, мы с волнением ждали возвращения нашего первопроходимца. Денно и нощно выискивая в центральной прессе Указ о воздвижении на восточном склоне Саян бюста герою-миссионеру; мы готовились прильнуть к его могучей груди, блистающей геройскими орденами и слезами несчастных покинутых тофиков; слагали оды, сдирая тем самым плесень зависти и восхищаясь непостижимой смелостью покорителя неведомых земель. Выражаясь военным языком - мы ждали разведданных. Было жутко интересно – что же испытал Машнюк в тех дальних далях, побывав там не наскоком, а с головой окунувшись в тамошнее бытие?
...Машнюк вернулся не под бравурные марши оркестра и не под гром аплодисментов, но и слепому было бы видно, что таежная зараза теперь уже навсегда проникла в душу Ефимыча и повернула его глаза только в одну сторону – туда, в Тофаляндию, к ее непокоренным горам и сумасшедшей красоты рекам...
На вопрос, почему он не остался там навсегда, капитан не дал прямого ответа, видимо, и сам его не знал, но сейчас-то мы понимаем – маловата оказалась дикая горная страна для Машнюковской широкоформатной натуры! Да – красиво, да – привораживающе, но... натура героя оказалась намного богаче того, что смогла ему представить тамошняя действительность. Вот если бы еще и люди соответствовали совершенству окружающей природы, то тогда бы Витюха развернулся в полную силу! А то... так себе людишки... дом, загон и самогон – вот и все их притязания.

Нарком не снизошел до такой самоотверженности. Каким-то совершенно непознанным образом к своим штормовым сороковым он наплодил ребятишек, обзавелся усадьбой, оброс паутиной быта, что оказалось странным даже для его мудрой женщины Наташи, и отринуть нажитое не помыслил ни одним граммом своего хитроумного серого вещества. Тем не менее, он, может быть, первый из всех понял, что даже слабый посвист своего капитана, уже поднесшего руку к глазам, устремленным в туманную даль – это и есть тот животворный посыл, ради которого можно на месяц-два осчастливить семью своим отсутствием, чтобы в кедровых глухоманях облагородить затоптанное городской сутолокой самосознание и затем вернуться пред очи домочадцев весьма приосанистым и помолодевшим мужчиной.
Не знаю, роились ли в его голове те же помыслы, что и у Машнюка, или он свято ценит семейные ценности, но, как я думаю, волевым усилием Нарком выработал в себе единственную линию поведения – жить оседло, но про седло не забывать!

Про себя скажу, что, как самый неуравновешенный и порывистый из команды, я, как ни пытался, но все же не смог усмирить в себе накопившееся отвращение к уральскому смраду и смраду душевному, потому однажды скидал в рюкзак все то, что поможет в тайге не сгнить и не сдохнуть, и дал тягу.
Драпал я не очень долго и далеко. Горный Алтай вовремя схватил меня за фалды штормовки, разинул мои глаза, дал мне взахлеб глотнуть хвойного воздуха свободы и... я уже не смог ничего с собой поделать, остался в горах надолго, если не сказать, что навсегда. Надо честно сознаться, что, найдя место, куда тянулась моя душа, я временно перестал отзываться на посвисты моего капитана, тем более, что вокруг меня была именно та природа, что более всего была мне по сердцу. Нельзя откидывать и тот факт, что проклятые девяностые не обошли стороной и эти благословенные края, потому стало не до приключений, и познание мира было отложено до лучших времен.
Первые годы после разлуки, насыщенные бытовой неразберихой, адаптацией и врастанием в местную дерновину не давали ходу мукам тоски, гасили в груди гнетущую оторванность от друзей.

ПОИСКИ СМЫСЛА

Постепенно же, исподволь, сосущая пустота, что образовалась после разлуки с моими сопалатниками, стала расти. К началу нагрянувшего нового тысячелетия область вакуума настолько разрослась, что идея вытянуть собратьев по скитаниям в мой мир и тем самым заполнить - хотя бы частично – давящую пустоту стала непреодолимой.
Впрочем, Машнюк и Нарком сильного сопротивления не оказали, им тоже было интересно - куда черти занесли бородатого барда, где это он нашел свою землю обетованную, что не хочет даже на пару дней вырваться на родину?
Мужики без лишних препирательств собрали рюкзаки и с легкой усмешкой двинулись туда, где - в чем они были искренне убеждены - все было игрушечным и беспроблемным. Куда уж этому Алтаю до Саянских суровостей!
Это была первая, ознакомительная, заброска в пихтовый край. Потом последовала более длительная поездка с целью рекогносцировки, и вот, наконец, сформировалась идея длительной прогулки по «дикой алтайской глухомани».
«А подай-ка нам настоящую горную реку! Там-то уж мы досконально изучим алтайские природные особенности!» - задание было конкретным и обязывающим, потому пришлось основательно поработать, чтобы найти такое место, чтоб все было просто и сердито.
Что оставалось делать? Пришлось доставать карты и заниматься топографией Горного Алтая.
Подходящую реку удалось найти не то, что не с первого раза, но даже не со второго и не с третьего. Дорог, как известно, в Горном Алтае, не так уж и много , потому подъездов к тем местам, где не ступала нога человека, почти нет. Точнее, они есть, но проехать по ним мало кто согласится: они так разбиты, что самое малое, что еще как-то может по ним двигаться – это УАЗик, да и то за немалую плату. Это в Тофаларии вышел за порог – и вот тебе горная река с рыбой и порогами. В алтайских же предгорьях к рекам надо идти, а еще лучше, ехать.
Особенность нашей нынешней парадигмы, как вы уже понимаете, состоит в том, что пеший переход к верховьям рек нам, теперяшним, ну... не по величию, что ли (здесь можно легко, без подковырок, улыбнуться). Наша главная цель - река, так зачем нам шагать, теряя по пути тонны пота и здоровья? А воздушный, наземный, морской и речной транспорт для чего? Для чего все это, что создано не преодолимой мужской ленью, как не для того, чтобы достигать мест удовольствия?
По этой причине среди окружающих гор самой подходящей оказалась небольшая река, одноименная с озером, от которого она ведет свою родословную - Садра . Места вокруг живописные – горы, тайга и прочее. Но главное – к истоку этой реки можно доехать! Прямо от порога моего дома: вжик – и мы на Садре!
Но... любое дело требует гораздо большего времени, чем хочется. На самом деле «вжик» растянулся на весь день все по тем же причинам: дураки и дороги. И дорога оказалась дурацкая и дураки на дороге не лучше.
Но эта тема уводит разговор в сторону от предлагаемого повествования.
Главное - мы добрались до берега долгожданной реки и сейчас находимся на ней.

И все же!
Эй, скептики, вы хотели горную реку? Вот она, пожалуйста!
Вы хотели тайгу? Вот она, вокруг вас! Сосны, кедры, чащи, болота, мхи, комары, мошки, дикие осы, слепни, непроходимые травянистые дебри, горы, скалы, все, о чем вы мечтали там, на своем зачумленном Урале - вот оно, всё тут, пользуйтесь на здоровье!
Ну, не Саяны... ну, не полноводная река... ну, не ледяного холода вода – но ведь тайга! И совсем не факт, что дальше не начнется то, чего вы так хотите – рыбное изобилие и гремучие пороги!
«С голубого ручейка начинается река...».
Так что мы еще поглядим, какими вы будете, когда все это свалится на вас!

Вот ты, Машнюк. Я знаю, о чем ты думаешь, вытаптывая траву под место для палатки: «Надо было ехать в Саяны. Чего мы поддались на уговоры этого... Степаныча? Алтай, Алтай... Вижу я, какой это Алтай! Или Игорек нас не туда завел, или... Я сразу понял, что нас ждет. Вода – и это в верховьях! – как молоко теплая. Если тут и есть хариус, в чем я сильно сомневаюсь, то тайменей уж точно нет. Ладно, если на уху хватит, а вот уж на жареху вряд ли. Ладно, поглядим, что будет дальше, но вряд ли будет лучше. Вот у нас в Саянах...».
И так далее и в том же духе.
Прикипел мужик к Тофаларии и ничего с этим не поделаешь!

О чем думает Нарком, видно без очков.
«Не все ли равно - Алтай или Саяны? Вода есть – рыба будет. Сухостой тоже наличествует. Тапки я взял, шляпа вот она, спальник новый, палатка не промокает – чего еще надо? Конечно, еды маловато, весь расчет на рыбу, но, думаю, дотянем. Хотя... эти короеды (Глеб с Николаем), судя по первым дням, едят - будь здоров! Сейчас «тувинку» поставим, «гиви нодию» наладим, чефирбак запарим, пару глотков – чем не курорт?!».

Николай пока озирается.
Прожив чуть больше полутора десятка лет в Горном Алтае, будучи по сути алтайским аборигеном, он ни разу толком в тайге и не был. Редкие вылазки с родителями на природу не в счет.
Домосед по характеру и по мировоззрению, он с глубинным страхом, свойственным человеку его лет, начинающий только сейчас понимать и ощущать огромность и непостижимость окружающего мира, чувствует... какой-то не совсем понятный... страх. Этот страх вызван пока даже не тем, что вокруг таинственная и пугающая тайга, а тем, что до дома, где можно спрятаться от душевных мучений, очень уж далеко.
А ведь еще только начало!
Но у него вместе с тем откуда-то изнутри выползает новое чувство, неведомое ранее и вызванное новыми событиями - а что там, впереди?! Река извилиста, поворот за поворотом, а так хочется заглянуть туда! Седобородые мужики, к сожалению, какие-то уж слишком... обыденные, что ли. Днем узелки на леске вяжут, дрова рубят, жерди ошкуривают, ночью храпят без задних ног... За свою бродячью жизнь они уже столько перевидали, что, кажется, уже ничего их не волнует и не пугает.
А каково парнишке, попавшему в тайгу в первый раз? Кажется, что все садринские медведи собрались вокруг палатки и готовятся разодрать все, что в ней находится. А эти ночные стоны и вскрики, долетающие с реки?
Ночью в палатке глаза закрыть - и то страшно. Батя, засыпая, бунчит: «Горные реки, бывает, такие звуки издают, что мороз по коже. Спи! Лесным жителям другой заботы нет, как нападать на нас и устраивать здесь звериные разборки!». Ему хорошо, он ночную реку слышал сотни раз, а каково его сыну, знавшему о тайге лишь со слов отца?
Днем тоже радости мало - одна мошкара чего стоит! А вон та коряга на медведя похожа... Да еще питание всего два раза в сутки!

Глеб, казалось бы, чувствующий свое возрастное несовершенство и в соответствии с этим, казалось бы, долженствующий липнуть к деду, напротив, не ощущает, как это видно, ни малейшего дискомфорта. Вопреки наказам Ефимыча беречь свой несовершенный организм от злостных воздействий холода и сырости, он, уже с утра мокрый до пояса и с полными сапогами воды роется в прибрежной тине в поисках каких-то козявок, долженствующих, по его словам, осчастливить все наше таежное пребывание своей мерзкой осклизлостью. В следующий момент этот герой, обуреваемый какими-то своими необузданными фантазиями, хватает кривую палку и вступает в сражение с невидимыми миру темными силами зла. Победив их, Глеб подсаживается к деду и заводит глубокомысленный разговор и потусторонних силах, свободно перемежая свои мрачные словоизлияния описанием трупов, будто бы владеющих свойствами оживать в самые неподходящие моменты... Странно, что слабые душой и нервами собеседники в эти моменты почему-то стараются переключить разговор на какие-то совсем уж бестолковые и ненужные темы, но Глеб настойчиво снова и снова возвращает их к своему основному тезису – как это было бы здорово, если бы один из зомби вышел сейчас из-за вон той кедрины...
Это радует. Находясь в своем мирке, он вполне защищен от внешнего мира, далеко не жалостливого, а иной раз и беспощадного... (Продолжение чуть погодя)

СВЯТЫЕ МЕСТА

А КАК ЖЕ ИНАЧЕ, ЕСЛИ ИНАЧЕ НИКАК?!

(Наши святые места)

Дело было той же осенью и в ту же пору, когда мы с ребятишками по лесам да по долам бродили, приключения искали. На Царь-гору, как вы знаете, мы подались не от хорошей жизни – все вокруг уже было хожено-перехожено, потому хотелось еще раз полюбоваться сверху на тропы ног своих.
Сидим мы, значит, на верхушке Царь-горы, чаёк попиваем, на окружающую нас тайгу поглядываем да языками молотим.
И тут вдруг двоечник Петюня ни с того ни с чего заявляет:
- А я знаю место, где можно все болячки вылечить!
Разинутые в его сторону рты сочаевников отразили всеохватную заинтересованность состоянием больного.
- И что ты лечить собрался, придурок? Ты же единственный раз болел, когда тебя бешеная собака укусила. Только разве... если до сих пор... приступы бывают, то конечно... - Мишаня, сидевший как раз напротив докладчика, глубокомысленно сморщив лоб, почесал в затылке.
- Да я не о своих болячках, а вообще! - Чувствовалось, что Петро слегка обиделся на Миньку, но не настолько, чтобы столкнуть обидчика с горы. – Моя бабка всегда туда ходит, если болеть начинает! – Последние слова он даже выкрикнул, чтобы, значит, окончательно подтвердить правдоподобность сказанного.
Наташка, сидевшая чуть поодаль, и не уловившая чувственных переливов взволнованного Петькиного голоса, спросила, задумчиво наматывая волосы на палец:
- А по какому поводу ты сообщил нам эту сногсшибающую новость, Петр Батькович? Ты у кого-то из нас заподозрил наличие неизлечимой болезни, требующей лечения твоим заколдованным местом?
- Да нет, просто Петюня перегрелся на солнышке, и его раскаленная голова выдала то, что ей было ближе. – Зойка покрутила у виска пальцем.
- Да ладно вам, это Петька из себя умного корчит. А то все не на него, а на тайгу таращатся. Надо же чем-то выделиться! – Умная Светланка, похоже попала в точку, потому что от этих слов Петюня махнул рукой и покинул ристалище, исчезнув за ближайшими валунами.
...Но мысль, брошенная в сознание однопалатников, неожиданно дала всходы.
- А я знаю такое место, где можно глаза лечить. – Огненноволосая Ольга встала и поглядела с горы вниз. – Вон там! – Она показала пальчиком в сторону села, где всегда показывают кино про Саньку. – Видите ложбинку? Она как раз к селу выходит. Так вот там, в ручейке, вода лечебная, она глаза лечит. Мне дедушка рассказывал, что он сам ходил туда. В то время они жили в аиле, там же и еду на костре варили, а к весне у них от дыма глаза начинали болеть.
- Хэ, удивила! – Мишаня вниз даже и смотреть не стал. – Да тут каждый ручей радоновый, а им не только глаза, но и многое другое лечат. Давным-давно кое-где на ручьях у Горы даже рубленые ванны были, где в горячей воде люди суставы да переломы правили.
Видя, что ему не поверили, Михаил добавил: - Я в книжке читал, что еще до революции сюда каких-то монахов занесло, так они эти ванны на ручьях и понаставили. Раньше-то вода в ручьях горячая текла.
С начитанным Михаилом спорить никто не стал, но беседа о местах, заменяющих больницы, неожиданно перескочила на другую тему.
- А про Камень Любви вы слышали?
Зойка встряхнула беловолосыми кудряшками и хитро прищурилась. Народ неодобрительно загудел – уж про что, про что, а про этот знаменитый мыс на реке все знали!
Но Зойка расхохоталась.
- А я ведь не про него говорю, а совсем про другой! Вон, видите, на той стороне горы Кашеварки огромный круглый камень лежит. Даже кажется, что он вот-вот свалится в реку. Мне мама рассказывала, что раньше он один назывался Камнем Любви, а еще точнее Камнем Первой Ночи. Влюбленным, чтобы проверить силу своей любви, нужно было подняться к этому Камню и переночевать под ним. Представьте – ночь, когда и так страшно, а над тобой еще и огромная скала, в любую секунду готовая скатиться и раздавить бесстрашных влюбленных! А если еще и гроза...
Рассказчица закрыла глаза и поежилась, будто представила себя под этим камнем.
Все посмотрели туда, куда показывала Зойка, но издали он казался таким маленьким и неопасным, что Иван, молчавший до этого, хмыкнул и махнул рукой.
- Чего там страшного? В любую секунду отбежать можно.
- Ага, это отсюда он маленький, а когда мы... – Зойка запнулась, покраснела и оглянулась, будто бы извиняясь, что чуть не проговорилась, но Иван закончил за неё: - ...когда вы с Олегом забрались туда, то еще и ночи не дождавшись, сбежали от страха вниз. Потому, видать, после этого и разбежались, как в море корабли. Слаба, значит, оказалась сила любви! Олег говорил, что ни за что бы туда не пошел, но ты его потащила...
Иван не успел договорить последние слова, как тут же получил веткой по лицу. Зойка выщерилась на него:
- Ты бы сам побыл там хоть минуту, я бы еще посмотрела, какой ты храбрый!
- А я с тобой туда и не пойду, не уговаривай!
Все рассмеялись не в пример заалевшей как маковый цвет девушке.
- Да ладно вам! – Наташка, расположившаяся на валуне, как в кресле, подняла голову вверх. – Лучше гляньте, какое небо над нами – синее, синее! – И тут же, без всякого перехода, медленно протянула: - А мне бабушка рассказывала, что раньше два раза в год праздновали праздники Первого солнышка – зимой утром после самой длинной ночи и летом утром после самой короткой ночи. Забирались на Зеленую поляну, всю ночь жгли костры, чтобы встретить первые лучи солнца. Пили вино, хлебом закусывали и песни пели. – Приподнявшись, она показала на полянку под телевышкой. – Там такая скалка есть, с нее самый первый луч солнца видать.
- Ага, я тоже об этом слышала. А потом спускались с горы к Зеленому озеру, - вон там, прямо под той скалой, - Ольга показала всем на озерко, которое, как мы знали, сейчас сильно замусорено, вечно мутное и грязное, а к концу лета зеленело застоявшейся водой, - и продолжали праздник!
- Это что! Вот я такое слышал, что вам и не снилось! – Петюня возник будто ниоткуда. – В ноябре у нас отмечали день Рыбака. – Заметив, что народ недоверчиво поджал губы, парень ухмыльнулся. – Да, да! Был такой праздник! Забивали быка, рубили его на части, и во время празднования бросали куски мяса в воду, чтобы таймени водились! Во как! – Парень даже указательный палец поднял кверху. - А сейчас? Только ловят и всё! Да еще сетями... А потом плачут, что рыбы совсем в реке нет!
...И тут началось! Кто-то вспомнил, что под хлебозаводом, точнее, под церковью, был святой родник, воду из которого набирать даже из Бийска приезжали; в озерко возле аэропорта, из которого весной вода под землю уходила, бросали запечатанные в подкрашенный воск записки с пожеланиями и бежали к родникам у старой бани, что выбегали из земли, ожидая свои послания. Мол, если кто находил шарик, то желание обязательно исполнялось. Вспомнили, что на горе за телевышкой есть родник, вода из которого, как рассказывали, если её подмешать в еду парню, понравившемуся девушке, непременно привораживала его.
Ольга совсем некстати вспомнила, что скалу в конце Пороховушки раньше называли «Девичьим камнем», потому видимо, что убитые горем девушки кидались с неё в бурную реку.
Зато начитанный Мишаня убежденно доказывал, что под старой школой под землей течет живая река. Те, кто пересекают её, проходя по центральной улице, сразу же чувствуют перемену настроения. Правда, он не помнит, в какую сторону нужно идти, чтобы плохое настроение сменилось на хорошее.
- А я всегда это чувствую! – Петро тут же все мгновенно вычислил. – Когда я иду в школу и пересекаю эту реку, то у меня сразу портится настроение. А когда иду домой...
Ему не дали договорить, потому как тут и доказывать было нечего – все, жившие в затоне и в южной половине села, чувствовали то же самое!
Говорили еще и про Мужской родник за плотиной Купальского озера; вспоминали странно разодетых людей, раз в году приезжавших на поляну за Камнем Любви, где фестивали проходят, что будто бы эти люди подходили к скале, прижимались к ней грудью и, что-то бормоча, часами, как говорят, впитывали энергию Земли. Потом они выходили на Камень Любви («Жар-камень», как они его называли), становились на одно колено и благодарили эту священную землю за её благодать; Иван вспомнил про незамерзающую протоку перед мостом на «стрелке», в которой, если искупаться, то весь год будешь улыбаться, а ручей за тем же мостом называют Рыбным, потому что в него собирается вся рыба с реки, когда вода из-за сильных дождей мутится.
В конце концов, похоже, кто-то из говоривших стал невольно присочинять, чтобы оказаться не хуже других, но тут Мишаня, по праву наиболее знающего из всех, подвел итог:
- Да у нас, куда ни ступи, везде святое место. Это мы еще мало знаем! А если послушать стариков, так окажется, что каждый камень, торчащий из земли хоть на полметра – уже чем-то знаменит, а любой ручеек – святой или целебный! У меня вот бабка еще рассказывала...
- ...что пора домой собираться! – Зойка выкрикнула это так, что все тут же взглянули на солнце, клонившееся к горам на том берегу реки, и, замолчав, стали паковать рюкзачишки.
...Неудивительно, что по пути домой мы уже как-то иначе смотрели на попадающиеся нам по дороге ручейки, валуны и пеньки. Кто ж его знает, а вдруг какой-то из них лечит, другой привораживает, третий исполняет желания, а вон тот булыган-красавец, что спрятался за кедру, дарит вечную молодость?
После прощания, уже вдогонку расходящимся по домам друзьям, Ольга крикнула:
- А у нас в огороде тоже есть святой камень! Однажды он сам из-под земли вылез и, как бы мы его ни пытались убрать, он всегда возвращается на то же самое место. Когда нам сказали, что камень появился не случайно, мы оставили его в покое. С тех пор у нас всегда дома весело и всегда все сбывается!
...Удивительно, до чего же человек любит всё одушевлять и наделять волшебными качествами! Но если подумать, то... а как же иначе, если иначе никак!

Степаныч.

ВЕСЕННИЙ ФЕЙЕРВЕРК. Из цикла "Далматовские дали"

Старожилы помнят, что раньше на Исети на месте нынешнего бетонного моста над рекой стоял высокий бревенчатый мост. От того, что ширина реки немалая, мост был довольно сложной конструкцией и возвышался над рекой, красуясь ажурной системой из бревен и досок. От весенних ледяных набегов мост охраняли два «быка» - льдореза, утяжеленных гравием и оборудованных массивным стальным уголком. Мост и «быки» были священным местом, мы плескались возле них все лето, ползали по бревнам внутри моста, а смельчаки ныряли в Исеть чуть ли не с самой верхотуры. А еще помню даже, как одно время мы толпами ходили к киоску за морсом, расплачиваясь позеленевшими медяками, нарытыми под мостом из донного ила... Но самым запоминающимся событием, связанным со старым мостом, было спасение моста от паводка.

Весна!
Школа стоит на взгорке, и наш класс на втором этаже, направленный окнами на юг, освещен до самого дальнего уголка. Школяры зевают – ласковое солнышко заметно пригревает, вызывая сон и дрему. Слова учителя вяло вползают в уши, не оставляя в памяти ни малейшего следа.
Гораздо интереснее смотреть за окно, оторваться от которого невозможно, несмотря на все старания несчастного педагога призвать нас в свои чертоги познания...
Панорама из окошка открывается во всю ширь Исетской поймы, куда апрель согнал все весенние ручейки. «Быки» перед большим деревянным мостом, что соединяет две половины района, уже собрали перед собой белые ворочающиеся ледяные заторы, а это значит, что наступило половодье – вода залила уже почти всё пространство до самого села Затечи.
Хочется вон туда, на ту дорогу, что тонкой ниткой вьется среди моря воды. Где-то, наверное, дорогу уже прорвало, если на ней не видно ни телег, ни людей. Стоя на этой дороге, представляешь себя на палубе корабля, затерявшегося среди безбрежного океана, а промоина кажется мощным буруном, поднимаемым острым носовым форштевнем. Кусты и группы деревьев, там и сям торчащие из воды, представляются затерянными в океане островами, где водятся хищные звери и дикие племена аборигенов... Эх, туда бы сейчас!
Неожиданно сквозь пелену неги я вижу, как над рекой вырастает столб воды, а затем через какое-то время оттуда доносится глухое протяжное буханье.
Сон мгновенно исчезает. Мы толпимся у окна, и смотрим в сторону моста, куда с таким же восхищением смотрит и учитель. Через какое-то время над рекой вырастает новый столб, и мы слышим очередное глухое уханье.
Нетерпение преодолевает все запреты, и школа начинает гудеть. Самые отчаянные, не дождавшись звонка, уже скатываются с крыльца и во весь опор мчатся к реке. Срываемся и мы.
Такой праздник мы никак не можем пропустить!
На реке рвут лед!

Это ежегодное весеннее зрелище было настолько завораживающим, что люди, стекавшиеся к мосту и берегу, часами зачарованно смотрели на водно-ледяную феерию, от которой захватывало дух.
В эти часы никакой силой нельзя было отогнать народ от реки. Милиционеры уговорами и угрозами пытались уговорить народ разойтись, но - куда там! – все новые и новые толпы прибывали к реке поглазеть на это незабываемое представление, происходившее во время половодья.
...Каждой весной поднятый рекой лед скапливался перед «быками», охранявшими мост, запружал реку, и вода поднималась настолько, что заполняла не только пойму, но нередко входила и в город. В иные годы вода затопляла всю Первомайскую площадь (стадион), а половодьем перемывало единственную дорогу, соединяющую город с Затечей и сёлами, расположенными за рекой, а там все же живет почти половина района, потому взрывные работы по расчистке ледяных заторов производились ежегодно.
Взрывы, конечно, вызывали восхищение и ажиотаж, но не менее волнующим было и то, как происходила подготовка к взрыву.

...Ребятишки первыми начинали голосить, когда от небольшого бревенчатого дома в небольшом отдалении от реки, в сторону лодки, привязанной к забору – к тому времени вода подступала уже к ближним домам – начинала двигаться фигура человека в сером незаметном плаще. Вроде бы ничего в этой фигуре не было особенного, но толпа безошибочно определяла, что это взрывник, и в сумке, а чаще и в ведре, через плечо он нес динамит, чтобы заложить его в ту самую большую льдину, что не пропускала между быков льдины поменьше.
Человек, конечно же, чувствовал внимание толп людей, заполнивших берега и мост, потому вышагивал медленно и важно. Мы уже знали, что этот взрывник взорвет как надо, а вот другой, который в фуфайке и треухе, рвал не так, как нравилось толпе. Но пока шли пересуды о взрывниках, человек в плаще все так же уверенно приближался к срезу воды.
Подойдя к лодке, он укладывал сумку на дно, подтягивал длинные резиновые сапоги, влезал в лодку, отталкивался от берега и, работая веслом, медленно выруливал в ту сторону, где хозяйски расположилась громадная льдина. За каждым движением взрывника народ следил со щемящим восхищением: вот лодка проскользнула между небольшими льдинами, вот она обошла глыбу, поджатую сзади напирающими ледяными полями, кое-как увернулась от обломка, вынырнувшего из-под ледяного навала, преодолела струю воды, огибавшую ледяной торос...
Наконец, человек, найдя нужное место, подгребал к краю льдины, выходил из лодки, вытягивал ее на лед, брал сумку и начинал шагать к тому месту, где он решил произвести взрыв. Всегда почему-то он выбирал место совсем не там, где, как казалось зрителям, нужно было бы рвануть. То ли с воды было виднее, то ли между взрывниками это обговаривалось заранее, но человек уверенно шагал туда, где, по его мнению, можно было заложить заряд. Чаще это была щель между огромными льдинами. Взрывник становился на колени и начинал колдовать. Отовсюду слышались возгласы: «Сейчас шашку в воду опустит и шнур подпалит!», или «Гляди, подпалил уже, дым пошел!», «Бежать-то далёко, хоть бы шнура хватило!».
Народ начинал гудеть, уже заранее высматривая те места, куда могли бы упасть льдины, подброшенные взрывом. Милиционеры в очередной раз начинали покрикивать, отгоняя зевак, но люди и сами чувствовали, что в этот раз от взрыва надо держаться подальше, и темная людская масса вприпрыжку стекала с моста и предмостных возвышений на берег.
И вот оно! Человек на льдине бежит к лодке, а позади надо льдом курится легкий дымок – запал подожжен! Люди волнуются все больше – вот-вот грянет взрыв!
Человек бежит, не оглядываясь, отталкивает лодку, прыгает внутрь и взмахами весла гонит челнок подальше от льдины. Успеет – не успеет? Люди с берега завороженно смотрят на лодку, мысленно подталкивая ее подальше от жуткого места...

А-а-ах!
В том месте, где курился дымок, беззвучно взлетает вверх месиво льда и воды. Звук взрыва долетает до нас чуть позже, довершая видимый эффект звучным сочным буханьем, но сначала взлет воды сопровождается общим людским возгласом.
Люди, следя за летящими льдинами, вместе с тем не забывают наблюдать и за маленькой фигуркой в лодке, вокруг которой рушатся в воду ледяные снаряды.
...Конечно, взрослые понимали - мужики, что взрывают лед, подвергаются большой опасности и рискуют жизнью. В любой момент обломок льда может попасть в лодку, а, не дай бог, и в самого человека – и... Но общий ажиотаж захватывал людей настолько, что мысли дальше не идут – все внимание взрыву!
Столб, в котором поблескивают обломки льда, вздымается все выше и выше, а ледяные глыбы, вскинутые взрывом над рекой, постепенно вываливаются из столба и меняют свой полет на обратный, но теперь уже каждая из них превращается в ужасающую бомбу, готовую разрушить все, что не успело покинуть место бомбежки. Разорванный на куски лед походит на стаю летящих к земле хищников, готовых в ярости накинуться на все, что могло встретиться на пути. Глыбы с ужасающим грохотом и хрустом со всего размаху сыплются на ледяные поля, с громким плеском ахаются в воду, шлепаются на мелководье, разбрасывая воду и грязь, рассыпаются на берегу, залетают в огороды, а то и проламывают бревна настила моста. Иной год льдины падали на дома у реки, но это было тогда, когда ледяной затор был уж слишком большим.
Если взрывник угадывал необходимое место взрыва, то лед, взломанный и взбудораженный взрывным толчком, начинал вползать между быками и уплывал за мост, постепенно расчищая фарватер. Чаще же нужно было произвести несколько подрывов, чтобы ликвидировать затор, а это нисколько не огорчало зрителей, готовых, побросав дела, часами глазеть на бесплатный концерт.
Некоторое время после взрыва народ громко обсуждает увиденное: кое-кто бежит к тому месту на берегу, куда упал ледяной обломок, кто-то обозревает реку, подмечая, как к быкам приближается очередная льдина, явно не вписывающаяся в предназначенный для нее проход, или радостно извещает окружающих, что лед все так же недвижим, несмотря на взрыв. Ребятишки же, найдя льдину, свободно плавающую у берега, подбирают намытые водой палки и жерди и запрыгивают на борт импровизированного корабля. (Автор сего воспоминания и сам однажды чуть не отправился в дальнее плавание на льдине, которую, увлекшись, ребята отогнали от берега слишком уж далеко...).
Наконец, спустя какое-то время, народ снова приходит в возбуждение, заметив человека в плаще, шагающего с сумкой через плечо к лодке, привязанной к забору, и все начинается сначала...

Событий этого дня хватало надолго. Народ несколько последующих дней снова и снова вспоминал весенний фейерверк. Еще бы – не каждый день увидишь такое! Ребятишки потом долго еще искали свои разбросанные по берегу сумки, шапки и пальтишки, потому как в азарте побросали все это, куда попало.
Весна же! Ледяной салют в честь пробуждения природы встряхивал людей, как бы говоря – всё, зима позади, пора жить иначе! Сошел снег, вскрылась река, вон и травка уже покрыла склоны Успенского монастыря. Просыпайтесь, начинайте новую жизнь!
...В школе продолжались уроки, но возникало новое ощущение – скоро конец школьным делам, лето впереди! Оно представлялось огромным, цветным и праздничным, хотелось столько всего успеть сделать, столько всего испытать.
...Мы и думать тогда не могли, что лето как жизнь – такое же коротенькое и быстролетящее. А за ним совсем быстро приходят унылая осень и зябкая зима...

А пока – половодье! На реке рвут лед! А это значит – живи и радуйся!

2010 г.
И.Истомин
Горный Алтай.